Главная

Серия «К 70-летию Победы»: рассказ Георгия Каюрова «Жучка». 

 Юбилей Победы –  значимая дата  для России. Серия статей  объединена общей  темой. Георгий Каюров, член Союза писателей России,  пишет литературным русским языком, вызывающим в душе  гамму эмоций и раздумий, преобразующим  в личности нейтральность в созидательную энергетику. Строки побуждают к раздумьям  о смысле бытия, раскрывает образ мыслей обычного человека, повидавшего на своем веку многое. Это не гламур, а жизнь как она есть. Наверное, капреализм?

Автор рассказывает, что прочувствовал сам, раскрывает нам  сущность  людей, живущих на молдавской братской земле. Воспоминания ветеранов – нас сплачивают, не дают угаснуть славе СССР, страны-победительницы.  

Рассказ «Жучка»

Часть I

Последние несколько лет девятого мая Панкрат Лукич надевал старенькую, выцветшую гимнастёрку, на которую были прицеплены две медали и орден Красной звезды, и садился на лавочке у своего двора. Затем он отстёгивал от левого колена новенький деревянный протез и прятал сзади за лавкой, а только потом надевал пилотку. Из нагрудного кармана неизменно доставал пожелтевшую карточку, с округлившимися от времени краями.

Всё это мне предстоял увидеть лично и познакомиться с ветераном, а пока за окнами автомобиля проплывали изумительные ландшафты пересечённой местности Молдавии. Я ехал в обычную творческую командировку.

На юге Молдавии  часто бываю – собираю материал о нравах и традициях бессарабцев. Встречают меня всегда доброжелательно. Так было и в этот раз. Председатель сельсовета прикрепил ко мне, довольно, я бы даже сказал чересчур, общительную свою сотрудницу Меланью Дмитриевну. За первую половину дня мы с ней успели посетить несколько семей, в которых жили старики старше девяносто лет и которые помнили много интересного. Услышав уникальные свидетельства, и всё скрупулезно записав, я готов был отправиться в обратную дорогу. Направляясь к сельсовету, Меланья Дмитриевна развлекала меня деревенскими сплетнями.

– Желималайка! Доброго дня! – неожиданно выкрикнула моя сопровождающая, когда мы поравнялись со странным стариком, с описания которого я и начал рассказ, забегая вперёд. Тот только помахал в ответ какой-то пожелтевшей бумажкой, прищурившись в улыбке.

– Кто это? – поинтересовался я.

   – А, наш ветеран, – потрепав в ответ рукой, пояснила женщина.

– Что за странное прозвище – желималайка? – меня что-то подталкивало – не обойти вниманием этого старика, как выяснилось – ветерана Великой отечественной войны.

   – Такая у него фамилия – Желималай, – с охотой пояснила женщина. – То ли турецкая, толи гагаузская, бог его знает.

– Семья у него есть?

– Была. Вдовый он, – останавливаясь и глядя на старика, отвечала моя  сопровожатая. – Дочка с зятем живут у вас в столице. Все Желималай. И внучка Оксанка Желималай, работает где-то в банке, кассиром, что ли? Не знаю точно.

– Как же фамилия зятю перешла? – удивился я.

– Попробовал бы не взять, – больше выдав мысли вслух, проговорила женщина, а для меня пояснила, – Дочка у Желималайки, баба что надо. Всё у неё в кулаке, в бабку Лукерью, мать Желималайки, пошла характером и нравом, – с гордостью за весь женский род, с охотой рассказывала женщина. – Её, старый Желималай, отец Панкрата, откуда-то из Сибири привёз, – настоящая была русская баба, – и уже с лукавинкой в глазах тише добавила: – Да у Славки фамилия была не звучная, не совсем мужская – Попа. Лучше уж Желималай.

– А где он воевал? – меня стала занимать судьба старика сидящего напротив и словно нас не замечающего.

– Да какой он вояка?! – с иронией продолжала женщина. – Две медальки. Вон у нас ветераны, как покажут по телевизору, вся грудь в медалях и орденах, места свободного не найти. На солнце сияют как новогодние ёлки, – и уже адресовала ветерану. – Костыль новый надел?

Ветеран снова заулыбался и немо закачал головой, помахивая всё той же бумагой.

– Не только фамилия и сам странный человек, – усмехнулась женщина. – Сделал пять лет назад новый костыль, и только раз в году на праздник надевает, а ходит в стоптанном старом.

– Вы пока ступайте, – мне не хотелось больше слушать хоть и забавную, но всё-таки вздорную бабу. – Я дорогу найду. Встретимся в сельсовете.

– Желималайка! Встречай! К тебе гости! – убегая, прокричала женщина. – Писатель из Кишинёва!

– Ступайте! – с лёгким раздражением, выпроводил я женщину.

Известие о том, что к нему идёт писатель, ободрило ветерана, он приосанился и уже не сводил с меня глаз.

– Можно? – показал я рукой на свободный край лавочки.

– Будьте любезны, – с достоинством пригласил Панкрат Лукич, и показал, куда я могу сесть, погладив дорожку, застилавшую скамейку.

Ветеран оказался охотлив к разговору и за словом в карман не лез. Рассказывал интересно и красочно. Я едва успевал записывать. Всю беседу меня не оставляла в покое фотография, которой размахивал старик, подкрепляя свои слова и которую я принял за листок бумаги.

– Что это за фотография у вас в руках, – наконец не выдержал я.

– То моя боевая подруга, – с гордостью произнёс Панкрат Лукич и долгим взглядом посмотрел на изображение, а потом постучал фотографией по груди и сказал: – Это её орден! – и, задумался.

  Я старался не мешать, терпеливо ожидая, когда же старик похвалится боевой подругой. С большим интересом  разглядывал лицо собеседника. Неожиданно он оживился, словно, что-то вспомнив, и повернул ко мне фотокарточку. Не стану скрывать, я пристальнее всмотрелся в глаза старика – всё ли у того с головой в порядке? Со снимка на меня смотрела безобразного вида пучеглазая собака.

– Это моя Жучка, – с гордостью сказал ветеран, оставляя мне время побыть в недоумении.

– На фронте я был кинологом, – начал свой рассказ Панкрат Лукич. – Со всей страны нам свозили собак. В основном овчарок, но и всякие породы попадались. Мы их дрессировали под танки мины подкладывать. Такой приказ был, – вроде себе в оправдание пояснил ветеран. – Наших солдатиков берегли. А нам каково? Только к очередной собаке привыкнешь, а тут на смерть её посылать. Каждая радуется перед заданием. Скулит, скачет, рвётся исполнить всё, что прикажет инструктор, а не догадывается бестолковое животное – на смерть идёт. Мы же их как тренировали? Надеваем пояс на грудь и собака должна под танк подползти и замереть. Для дрессировки использовали подбитый «Тигр», были и самоходки, но в основном «Тигры». Выполнила задание, получай лакомство – колбасу или сахар.  На боевое задание отправляешь пса, и места себе не находишь, он же думает, всё это игрушки, выполнит, что приказано и прибежит за лакомством, – ветеран тяжело вздохнул, чтобы перевести дыхание. Было видно – и спустя годы ему тяжело об этом вспоминать.

– Как-то прибилась к нам дворняжка, – продолжил он. – Чтобы коротко описать её, так скажу – когда бог делал собак, то на ней решил отдохнуть. Коротконогая, пучеглазая, прикуса нет, тело длинное, уши в разные стороны. Тьфу, не собака! Вот оно творение божье, – и ветеран снова протянул мне фотографию. Убедившись, что я внимательнее рассмотрел и удостоверился в его словах, продолжил. – Я сразу смекнул – сука. Наши кобели уши навострили и рвутся, вроде как в драку, но вижу настрой у них не забиячный. Думаю, нам ещё приблудной суки не хватало в подразделении, своих о двух ногах мало, – глядя на меня с прищуром, старик хитро заулыбался. – В общем, прижилась она у нас. Стали подкармливать. Собаки наши были на полном армейском довольствии, – важно подняв палец, уточнил Панкрат Ильич. – Нам могли урезать, а собакам полный пансион и мясо, и каша, и погулять, – старик покачал головой, словно соглашаясь с командованием, и продолжил. – Прозвали мы её Жучка. Жила сама по себе, но каждый раз вместе со всеми выходила на плац. Как-то, с моим помощником заметили, наша Жучка всё повторяет за кобелями. Те ползут и она ползёт. Те подбегают надевать нагрудник, и она подходит и так, в сторонке стоит рядом, навроде, как, чтобы заметили и ей надели, а потом вместе со всеми кобелями ползёт под танк. Только наши кобели ползут под сам танк, а ей места нет, так она приноровилась и подползает сбоку, ложится у гусеницы и замирает. Делает всё как положено по науке дрессировщицкой. Морду кладёт на лапы и даже глаза закрывает. Вроде, как удовольствие получает.

Мне ещё напарник говорит: «Лукич, надень-ка на неё нагрудник, посмотрим, как выполнит задание». Как же на неё овчаричий нагрудник надеть?  Если наша Жучка любой овчарке по колено. Решили мы пошить для неё специальный нагрудник по её убогому размеру. Подумали, пусть божья животина развлекается. 

Никогда не забуду, сколько было визгу и лая, когда мы вместе со всеми кобелями надели на нашу Жучку её личный нагрудник. Она скакала и лаяла так, что собаки во всех вольерах всполошились и подняли такой лай, насилу угомонили. Тут мой напарник снова пристаёт. Лукич, говорит, давай проверим, как справится с заданием Жучка. Недалеко от нашего подразделения, на опушке стоял подбитый немецкий танк. Давай, говорит,  отправим Регдая и Жучку, кто первый подложит мину, тот и победил. Регдай – это был наш самый лучший пёс из племенных немецких овчарок. Команды выполнял безупречно. Мы его всё попридерживали, не отправляли на задание. Жалко было, хороший собака. Потехи ради решили, пусть мужики позабавятся. Война кругом, радости какой мало.  Снарядили наших воинов… – неожиданно ветеран умолк и долго посмотрел вдаль, словно желая заглянуть в прошлое. – Вот, что важно, чтобы пробраться к тому танку, надо было речушку переплыть. Она в низинке протекала, мы туда за водой ходили. Для человека не значительная, по пояс, а для собаки – преграда. Думаю, утонет наша Жучка в этой самой речке. Нагрудник утянет на дно. Мы же всё решили по-настоящему, как положено, по весу мины закрепили мешки с песком, – ветеран с любовью посмотрел на фотографию и воскликнул. – Ох, ты моя дорогая! В общем, дали команду. Собаки приготовились. Смотрю на Жучку, а она с меня своих выпученных глаз не сводит. Я подумал, поняло животное, что на глупую смерть посылаем, сказать не может бессловесная тварь, так корит взглядом. Отвернулся от стыда и крикнул – вперёд! Рванули с места наши собаки. Регдай голову пригнул, к земле прижался и рысью напрямую к танку. Жучка же, ушами по ветру размахивая, куда-то в сторону как дала стрекоча. В траве утонула, только след видно, как стремительно движется. Летит пулей, но не к танку, а вбок. Всем подразделением потешаемся, а я про себя думаю и слава богу, жива останется скотина. Регдай уже скрылся из виду, значит спустился к речке, глядим, и Жучкин след простыл. Ребята наши выглядывают, на той стороне ищут Регдая, про Жучку даже не думают. Все болеют за лучшего кобеля. Мне за Жучку обидно стало, махнул рукой и отвернулся, чтобы не быть свидетелем её позора. И тут крик: Лукич, гляди, гляди! Смотрю, а на той стороне, с левого боку летит пулей к танку наша Жучка, а Регдая не видать. Это божье безобразие уже заползла под танк, а Регдай только появился, но с другого боку и тяжело так, взбегает в горку. Он ещё издали заметил под танком Жучку, а та его встречает – хвостом виляет. Они обнюхались и сели ждать нас. Мы ничего не понимаем, как такое могло получиться? Все с мест посрывались и кинулись бежать, но не к танку, а в сторону, куда рванула Жучка, и какое было наше удивление, переросшее в восторг, когда мы увидели – почему Жучка побежала туда. Там через речку лежало дерево. Пока наш Регдай переплывал речку,  его отнесло течением, наша Жучка быстренько переправилась по дереву. Мужики стали подтрунивать над Регдаем, а он понимает, голову пригибает, стыдится, значит. Неделей спустя погиб Регдай. Подорвал Тигр немецкий, – ветеран даже пилотку снял, отдавая честь. – Зато Жучка выглядела победительницей – голова высоко поднята, уши на ветру развеваются, губа верхняя вздёрнута, вроде улыбается.

– Много собак было? – поинтересовался,  пока ветеран собирался с мыслями.

– Много, – Панкрат Лукич снова покачал головой. – Когда война закончилась,  так обрадовался за наших собак. Мне говорят, за людей радуйся, а не за тварей земных. Как же? – вот ты писатель, так и скажи прав я или нет? Люди сами себе войну придумывают, а животные бессловесные, спасая человеческие жизни, гибнут. Думаешь под танк кинуться не страшно? – старик замолчал, пристально изучая моё лицо, но мне нечего было ему ответить.

– Ещё был случай, – неожиданно ветеран приободрился. – Отправились мы в разведку. Посмотреть надо было на местности, где танки противника пойдут. Жучка за нами увязалась. Я её гоню обратно, она отбежит, а потом глядим, она между кустов потихоньку крадётся следом. Что ты с ней ни делай, а малоуставная собака была. В общем, нервничаем, демаскирует нас собака. Тут ещё на нашу погибель дозор фашистский идёт. Откуда взялся, ума не приложим. Заблудился что ли? Нас двое с винтовками и мы налегке, а те до зубов вооружены и с автоматами. Ну, думаем, конец настал. Дворняга проклятая залает и нас выдаст. Залегли, я полный рот травой набил, чтобы от отчаяния не закричать, с жизнью прощаюсь. Жучку всем сердцем проклинаю – из-за паскудной собачонки погибнем. Ругаю себя, зачем оставил на базе, надо было давно пристрелить, тем более по уставу не положено, боевых собак дезорганизует. В общем, чего только я не передумал. Вдруг, в кустах возня и лай Жучки на всю округу. Немцы оживились, затворы автоматов передёргивают, затопотали, побежали, значит. Ну, думаю всё, обнаружили нас, конец пришёл. Прислушиваюсь, а топот отдаляется и где-то поодаль короткими очередями из шмайсеров начали палить. Мы ноги в руки и ходу. Несусь без оглядки, а слышу, меж выстрелов лай Жучки и гогот солдатни фашисткой. Бегу, а сам думаю хана собаке. Это же надо, тварь убогая, а спасла нам жизни. Получается, отвлекла врагов и за собой увела подальше от хозяев.

Возвращаемся к своим, сам не свой, места себе не нахожу. Все с расспросами, что да как? Молчим, на душе муторно. Мне вдвойне – почём зря хулил собаку, а она вот какая геройская оказалась – ценой жизни своей нас спасла. Стыдно стало, хоть иди за вольеры и стреляйся.

Мне командир говорит, а мы, мол, думали вас обнаружили, Жучка сама в лагерь вернулась. Меня как ошпаренного подкинуло. Побежал, кричу Жучка, Жучка, еле отыскал. Сидит себе за вольерами, спряталась, глаз долу, даже хвостом от радости не машет. Подхожу к родимой, слёзы на глазах, Жучка, Жучка, ты моя милая, дорогая собака! На колени падаю, обнимаю её, а про себя прощения прошу. Про себя, потому что вслух стыдно и сказать, что собаку проклинал, а она вот значит, какая оказалась, – ветеран замолчал, задыхаясь от комка, подступившего к горлу. Я тоже не находил слов потрясённый откровенными признаниями. Даже не вспомню, долго ли мы так сидели, каждый думая о своём, но Панкрат Лукич всё-таки продолжил.

– Однажды, сам командующий фронтом приехал к нам. Долго в штабе совещались. Вызывают меня. Жучка бежит рядом. Она всегда со мной везде ходила. Привязалась. Я в штабе два часа пробыл, выхожу, а она сидит у двери, ровно на часах и ждёт. Встала и пошла следом, будто и не было двух часов. А приглашали новое задание поставить. Мол, так и так, надо партизан, в тех краях воевавших, выручить, ответственная задача перед вашими питомцами поставлена. Нужна собака, которая под машину какого-то важного немецкого генерала, мину подложит. Зверь тот генерал, много партизан извёл, и готовил новую операцию против них, – умолк ветеран и надолго задумался, поглаживая культю. Тяжело вздохнув, продолжил. – Мой командир говорит, только твоя Жучка сможет такую задачу выполнить. У меня сердце и остановилось. Я за это время прикипел душой к этому собачьему безобразию, души в ней не чаял, она как семья моя была и тут на смерть. Много же собак хороших. Вон, наш Рекс был такой матёрый, если бы не получилось мину подложить, так он зубами там в машине всех порвал бы. Уговариваю командира, стараюсь переубедить, но тот, ни в какую. Жучка идёт на задание и всё тут, стоит на своём командир. Чуть под трибунал не угодил. Настал назначенный день. Снарядили мою родную. Всем подразделением прощаемся с ней. Она бестолковая тварь радуется, пялит свою пучеглазую морду, хвостом виляет, места себе не находит от радости, носится по всему двору. Думаю, дура,  ты дура. Вечером пришли за нами сопровожатые партизаны и небольшим отрядом выдвинулись мы за линию фронта. Притаились в леску в укромном месте у большой деревни, – его нам партизаны заблаговременно приготовили – залегли и ждём, в бинокль за деревней наблюдаем. Туда, значит, должен генерал приехать. Над сельсоветом флаг немецкий развивается, штаб у них там. Немчура снуёт туда-сюда, по всему видно ждут начальство. Подходит назначенный час, немцы люди пунктуальные, мы с Жучкой выдвигаемся к околице, и как только автомобиль с хромированной решёткой въехал на площадь перед сельсоветом, даю команду Жучке – вперёд. Она как пуля влетела в густую траву и исчезала, только слышно как шуршит её тело удаляясь. Сам во все глаза гляжу – только бы успела? Понимаешь, взрыв – это сигнал к всеобщей атаке. Партизаны окружили деревню и ждут на изготовке. Автомобиль застыл, и никто не выходит. Думаю, может, нет там никакого генерала? Зря собака погибнет. А это они адъютанта ждали, который должен дверцу открыть. Не знаю, что на нашло, только вдруг меня подкинуло, мысль прострелила – погибну вместе с собакой и генерала с собой заберу. Не будет у меня спокойной жизни после её смерти. Через плетень перепрыгиваю и к машине. Немцы пока сообразили, а Жучка в это время нырь под машину, и взрыв. Помню только огонь и меня как шибануло, и промелькнуло в голове – хоть на мгновение увидеть мёртвого генерала и можно спокойно умереть, – ветеран снова прервал свой рассказ. От долгого разговора он стал уставать и нуждался в отдыхе. Передохнув продолжил.

– Очнулся я в госпитале. В глазах мутно, начинаю понимать – живой, но где я? В плену или на том свете? Взрыв, когда прогремел, меня контузило и взрывной волной откинуло. Потом, когда всё закончилось, партизаны подобрали и в госпиталь переправили. Побили всех немцев, машину разворотило так, что никто не выжил. В глазах стало проясняться, смотрю, а передо мной сидит полковник. Не наш полковник, чужой и смотрит так по-доброму, я даже сказал бы весело. Как только я глаза открыл он и кричит: Сестра, очнулся! Сестра прибежала, подушку мне выше приподняла, чтобы полковник мог со мной разговаривать. Тот и говорит, мол, спасибо вам Панкрат Лукич, вот вам награда ваша и кладёт мне на грудь коробочку с орденом Красной звезды. Я стал соображать – живой! Как такое могло случиться? Взрыв был мощный. Ведь я уже с жизнью попрощался, а тут госпиталь? Вспомнил про мою Жучку и слёзы сами ручьями как потекут – значит я выжил, а она погибла. Полковник давай меня утешать. Он думал я от радости плачу, а я по Жучке слёзы лью. Он мне в руки коробочку с орденом подсовывает, а у меня руки не держат, силы покинули меня. Руки сваливаются и свисают с кровати. Тут мои глаза на лоб начинают вылазить. Полковник перепугался. Кричит снова – сестра, сестра, что-то с больным! А я поверить не могу, чудится мне или всё это сон – чей это шершавый язык лижет мою руку? Сестра вбегает в палату, и я слышу она говорит: «Это его собака, товарищ полковник. Его как привезли, она от кровати не отходит. Мы её подкармливаем, пусть сидит. Она не мешает. Когда надо выйдет тихонько и так же тихонько возвращается».

Это была моя Жучка. На всю жизнь осталось для меня загадкой, как Жучка уцелела. Я много раз с нашими мужиками-минёрами прикидывали, как такое могло случиться? По-видимому, нагрудник зацепился за что-то под машиной, и Жучка выскользнула из него. Машина не танк, низкая, вот по этой причине и случилась такая спасительная штука. Жучка же наша не дура, поняла, что освободилась от опасного груза и сквозняком в другую сторону пролетела.

– Что было потом с Жучкой? – я был покорён услышанной историей.

– А что с Жучкой может случиться после того, как взрыв её не взял? Вместе со мной комиссовали. Беспородных не положено держать в питомнике. Только Жучка иной раз и породистому псу, а то и человеку по уму фору даст. После того взрыва мне ногу и оттяпали. Приехали домой. Да вон она, – указал головой ветеран. – Как и положено, сторожит дом.

Только теперь я разглядел массивный железный крест, который принял по началу за столб-ограждение, чтобы автомашины не подъезжали близко к калитке.  На кресте была сделана сваркой надпись – Жучка!

  Георигий Каюров, Кишинев, Молдавия

Российское информационное агентство "Национальный альянс"

Еще на эту тему:Свеча благодарения в молдавском городе Бельцы

День Победы-2014 В. И. Огурцова, авиамеханика эскадрильи «Нормандия-Неман»

Ярославцы, погибшие в концлагере «Шталаг 12F».

Иван Смирнов, ярославский фронтовик-поэт. Всегда будем помнить

Часть 1.Укрепрайон: к вопросу о комуфлированности войны, изменения ее лозунгов, но не сути.

Продолжение.Часть2. Укрепрайон: к вопросу о комуфлированности войны, изменения ее лозунгов, но не сути